Наверное, это был бы неправильный шаг, но началось изучение «тридцатьчетверки», танка более сложного, чем наши Т-26 и БТ-7. Скажу, что я этого ждал с нетерпением и за учебу взялся с новой силой. Кто не воевал на старых легких танках с противопульной броней, тот меня не поймет. Мне было с чем сравнивать. Я видел, что мощная тридцатитонная машина превосходит практически все немецкие танки, не говоря о чешских Т-38.

Словом, настроение у меня, как и у многих курсантов, было приподнятое. Хорошие танки, победа под Москвой. Немцев отбросили, где на сто пятьдесят, где на двести с лишним километров. Наши войска полностью освободили Московскую и Тульскую области, освободили Калинин, Калугу, ряд районов других областей. Глянули немцы издали на Московские купола и получили по зубам. Приводились цифры потерь немецких войск с начала войны до 1 марта 1942 года – более миллиона убитых. А русские морозы вывели из строя 110 тысяч тяжело обмороженных фрицев. Эта цифра вызывала особенное оживление.

– Десяток дивизий Дед Мороз без единого выстрела из строя вывел!

– Куда они, дурачье, полезли! А хвалились до Урала дойти.

– Дойдут! Под конвоем.

Такое настроение курсантов всячески поддерживали политработники. С одной стороны – вроде правильно. А с другой – не следовало слишком высоко шапки кидать. Немцы были еще очень сильны. Наступление под Москвой постепенно переходило в так называемые бои местного значения. А об истинной трагедии и наших потерях в «Вяземском котле» можно было только догадываться.

Мы продолжали учебу. Она длилась для меня три с половиной месяца. Планировали дольше. Но в середине июня я сдал экзамены и получил по долгожданному «кубарю» на петлицы. Младший лейтенант, командир танкового взвода.

В те дни страна следила за сводками боев на юго-западном направлении. Красная Армия понесла в Харьковской операции большие потери, а немцы продолжали активные наступательные действия. Я говорю скупо о поражении наших войск под Харьковом, в районе Барвенковского выступа. Практически вся советская группировка, находившаяся там, попала в окружение. Я уже не помню, какие цифры потерь приводило тогда Совинформбюро, но позже прочитал в одном из учебников истории – 220 тысяч бойцов и командиров.

ГЛАВА 9

Около двух месяцев я пробыл в резервном полку, под Борисоглебском. Немцы активно наступали. И тем не менее танкистов придерживали. Конечно, едва не каждую неделю отправляли в действующие части группы командиров. Но до меня очередь пока не доходила. Многие выпускники танковых училищ не владели вождением танков. По-прежнему хромала тактика и навыки боевой стрельбы. В запасном полку я прошел практическое вождение. Не сказать, что из меня получился механик-водитель, но теперь при нужде я мог заменить его на какое-то время. Несколько раз проводили учебные стрельбы. Бронебойными и осколочно-фугасными снарядами. Обычно давали по три снаряда. Однажды выдали сразу пять штук. Били по мишеням и старым танкам. Бронебойные снаряды прошибали броню насквозь. А фугасным я разнес с первого выстрела тягач. Осталась груда железа.

Из дома пришло письмо. Сталинград уже несколько раз бомбили: Сталгрэс в соседнем Кировском районе и какие-то еще заводы. Мама очень тревожилась за меня, снова умоляла не лезть на рожон. Строила планы, что я могу пристроиться в технической службе. В апреле мне исполнилось двадцать лет, но для мамы я оставался мальчишкой. Впрочем, так, наверное, и было.

Некоторые в запасном полку валяли дурака. Шатались по бабам, пили самогон. Говорили так: «Мы воевали и скоро опять на фронт. Пожить-то надо!» Потом сразу человек пять выпили купленный на станции спирт. Трое насмерть отравились, двое – ослепли. Умерших похоронили, а ослепших мне до того жалко было. Ребята – мои ровесники. Я потом долго от всякого спирта шарахался. Впрочем, я к водке не сильно привыкший был. Потом уж приохотился, но меру знал. Был еще один случай: лейтенант прострелил себе руку. Сначала хотели судить как самострел. Но пошло заражение, и руку по локоть отрезали. Кажется, списали по инвалидности. Но все это были мелочи по сравнению с тяжелым положением на фронте.

В конце июля нас выстроили на плацу и зачитали приказ Народного Комиссара обороны И.В. Сталина № 0227. Всех нас он поразил своей жесткостью и прямотой. Чего скрывать, раньше порой мямлили, когда складывалось тяжелое положение. Хотя голос знаменитого диктора Юрия Левитана всегда звучал веско, но с первых дней войны правду нам никогда не договаривали. А здесь звучало совсем по-другому. Я приведу лишь некоторые фразы, которые особенно врезались в память.

«…Часть войск, идя за паникерами, покрыли свои знамена позором.

…Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно ослаблять нашу оборону, нашу Родину.

… Ни шагу назад. Таким теперь должен быть наш главный призыв».

Помню, несколько дней шли разговоры, мы обсуждали этот приказ. Уже после войны я не раз слышал выражение: «Войну выиграли молодые». Сюда вложен двойной смысл. Имеется в виду энергичность, смелость молодых бойцов и командиров. Конечно, воевали отважно люди всех возрастов. Но мы, двадцатилетние, рвались в бой. Даже те, кто горел в танках и чудом оставался живым.

Пропаганда лета сорок второго года уже заметно отличалась от той, которую проводили политработники в начале войны. Осенью сорок первого было больше общих слов о солдатском долге, защите Родины и так далее. К лету сорок второго немцы своей оккупационной политикой крепко навредили сами себе. Мы уже знали о массовом уничтожении советских военнопленных, мирного населения, угоне молодежи в Германию.

А какой заряд ненависти получили ребята, которые потеряли погибшими отцов, братьев! Я, как и другие, рвался на фронт и написал два рапорта. В то же время имелась категория танкистов, людей старше возрастом, хвативших жестоких боев, окружение, не раз видевших смерть. Они, как могли, тянули пребывание в запасном полку, боялись снова садиться в танки. Слишком много страшного они пережили за год войны.

В запасном полку были люди, горевшие в танках по три-четыре раза, буквально чудом уцелевшие. Это не могло не сказаться на психике. Некоторые просились в пехоту, заведомо зная, что жизнь командира пехотного взвода очень короткая. Они предпочитали если уж придется погибнуть, то погибнуть в атаке, чем сгореть в бронированной коробке. Один из лейтенантов рассказывал мне, как за день сменил два танка и закончил бой на третьем.

– Первый сгорел, мы с механиком едва успели выскочить. Хорошо, что снег был, успели горящую одежку потушить. Я, как командир взвода, пересел на другой танк. Через час снаряд в моторную часть угодил. Выбрались все пятеро, но троих из пулемета достали, так что опять нас двое спаслось.

– А третий танк? – спросил я.

– На третьем мне везло. Почти месяц отвоевал. Два немецких Т-3 и бронетранспортер подбили. Минометную батарею с землей смешали. Кого гусеницами раздавили, кого из пулемета перебили. К ордену Красной Звезды представили.

Орден лейтенант, как и тот артиллерист в госпитале, при мне не получил. Орденов летом сорок второго было раз-два и обчелся. Редко у кого медаль, ну и у больших командиров ордена. Они в атаку не ходили, выживали и ордена получали. В запасном полку все, кто выше майора, по ордену или два имели. Может, за финскую или за «освободительный поход» в Польшу. Не знаю.

В середине августа я был направлен в один из танковых полков 13-й армии Брянского фронта. Полк располагался недалеко от города Елец. До линии фронта было восемьдесят километров. Южнее нас с 17 июля 1942 года немцы вели наступление на Сталинград и Кавказ. Ожидаемый удар по Москве не состоялся. Немцы перехитрили наше командование, стянувшее по приказу Верховного огромные силы для возможного удара по Москве. В период с 17 июля немецкие войска захватили Ворошиловград, Шахты, а с 23 августа прорвались к Сталинграду. Во многих учебниках лето и осень сорок второго года считались самым тяжелым периодом, когда без преувеличения решалась судьба страны.