Кто-то предложил поискать брод, кто-то показал на ивы, растущие на берегу. Решили, что два десятка деревьев помогут создать достаточно прочный настил. Нашлось несколько топоров, но древесина деревьев была твердой, и работа шла медленно. Поиски брода в радиусе километра ничего не дали. Тогда лейтенант Зайковский сделал грубую ошибку. Он не хотел, чтобы две другие роты во главе с комбатом увидели наши потуги миновать плевую речку. Он приказал валить ивы танками. Дело пошло быстро, но шум и треск встревожили некоторых бывалых танкистов. Мы не знали, далеко ли немцы, они могли услышать шум.

– Продолжать, – скомандовал Зайковский.

Бросили два десятка деревьев. Этого было явно мало. Но высоко в небе наши уже приметили немецкий наблюдатель «раму». Надо было торопиться. Лейтенант приказал пустить вперед БТ-7 из нашего взвода. Легкая машина с мощным двигателем в 400 лошадиных сил проскочила гать на среднем ходу, слегка буксуя. С «тридцатьчетверками» дело обстояло сложнее. Эти машины имели движки в 450 лошадиных сил, но весили в два с половиной раза больше – около 30 тонн. Не только я, но и другие танкисты опасались, что такая масса просто вдавит деревья в ил, и танки завязнут. Зайковский поглядел на командира взвода и меня. С минуту раздумывал. Потом приказал, и в его тоне я не почувствовал обычной уверенности:

– Вы поопытнее, Волков. Давайте!

Спорить не приходилось. Механик-водитель у меня хоть и не воевал, но машиной владел неплохо. Однако опыта в форсировании речек не имел. Спорить с Зайковским не приходилось. Я знал, что приказ он не отменит, хотя можно было найти механика и поопытнее.

– Спокойнее, – предупредил я механика-водителя. – Давай сильный, ровный газ и не дергайся. Пошли с Богом!

Сначала все шло неплохо. Но, видимо, парень волновался. Когда танк повело в сторону, он дал слишком сильный газ. Я понял, что сейчас мы завязнем. Гусеницы бешено вращались, кипела мутная жижа, всплывали щепки, мелкие ветви, кора, потом на поверхности появились два излохмаченных древесных ствола. Танк все глубже погружался в ил. Мы застряли намертво посреди двенадцатиметровой речушки. Я приказал поставить двигатель на нейтралку, чтобы окончательно не затопить машину.

Выход был один – вытягивать танк на буксире. Мое предложение Зайковский принял. Подогнав поближе один из танков, зацепили нас тросом. Но ничего не получалось. Мощности одного танка не хватало. Когда подогнали вторую «тридцатьчетверку» и стали заводить трос, появились остальные танки батальона, которые шли вслед за нами. Комбат пришел в ярость. При бомбежке сгорели три танка, еще два ремонтировались, но повреждения были слишком серьезные. Ждали ремонтников. И вот загнали в ил и не могли вытащить шестой танк. Шесть машин – слишком большие потери для батальона, еще не вступившего в бой.

– Кто это все придумал? – спросил комбат.

– Я, товарищ капитан, – вытянулся Зайковский.

– Ты специально решил утопить танк? Ведь ты вредитель, лейтенант! Тебя не то что ротой, танком командовать опасно ставить!

Надо сказать, что ротный держался с достоинством.

– Мы сделали неплохую гать. БТ прошел свободно, но, видимо, сдвинул деревья. Поэтому «тридцатьчетверка» застряла.

– Тебя арифметике учили? БТ весит тринадцать тонн, а Т-34 – тридцать. Извилинами шевелил, когда все просчитывал?

У Зайковского дрожали от обиды губы. Ответить резко, как недавно ответил я ему, не позволяла вдолбленная в училище субординация. Но самолюбие брало верх.

– Если у меня не работают извилины, можете снимать меня с роты. Буду командовать взводом… танком, наконец.

– Легко прожить хочешь! Сам в сторону, а танк спасать кто будет? Этот утопленник – окруженец. – Комбат показал пальцем на меня. – Значит, так, Зайковский. Оч-чень постарайся. Если не вытащишь танк, то к вечеру будешь сержантом. Батальон из-за вашей дури здесь торчать не станет. Того и гляди, «юнкерсы» налетят. Оставайся сам с двумя машинами и немедленно вытаскивай танк. Остальные машины – за мной! Найдешь нас по следам. На это, думаю, у тебя ума хватит. А скорее всего, мы будем в этой точке. – Он показал лейтенанту место на карте и, подумав, добавил: – Немцы, по слухам, перешли в наступление. Будьте настороже. Если что, принимайте бой. Речка – ваш рубеж.

Его танк, взревев, пошел вверх по берегу. Следом потянулись машины поредевшего батальона. У речки остались четыре машины. «Бэтэшка», перебравшаяся на правый берег, мой танк и танки командира взвода и командира роты. Распоряжался лейтенант Зайковский хоть и энергично, но тащить застрявшие в иле танки он не умел. Впрочем, как и я. За дело взялся его механик-водитель, по виду опытный старший сержант. Он сам обошел застрявшую машину и проинструктировал моего механика. При этом матерился:

– Какой дятел решил, что двадцать жердин нам помогут! Здесь ила не меньше метра.

Танки под его руководством дружно взревели, но лопнул трос. Под корму моей машины сунули еще пару ивовых стволов и сделали новую попытку. Наверное, нам что-то бы удалось, но командир БТ-7 на правом берегу сбежал к воде и крикнул:

– Товарищ лейтенант, танки! Немецкие!

– Сколько их?

– Штук пять будет. Не разобрать. Пыль. 

– Далеко?

– Пока далеко.

– Ты доложить толком сможешь? – рявкнул Зайковский. – Как баба на базаре.

Старшина, командир БТ-7, вытянулся и, откозыряв на расстоянии двадцати метров, доложил, что до танков километра два и двигаются они вдоль речки.

– Танки какие-то новые, с длинными стволами, – торопился старшина. – Еще бронетранспортеры. Два или три.

– Наблюдай. Только танк спрячь и заряди бронебойный снаряд.

– Много я со своей «сорокапяткой» навоюю, – уныло проговорил старшина.

– Никто тебя бросать не собирается. Нас здесь четыре танка. Отобьемся! Раньше времени только не высовывайся. Огонь открывать не дальше пятисот метров и сразу менять позицию.

– Понял.

Старшина поплелся к своему танку. Я хорошо понимал его состояние. Что бы ни говорил ротный, а старшина оставался пока один на правом берегу со своей легкой машиной и пушкой-сорокапяткой, не лучшим оружием для борьбы с новыми немецкими танками.

Значит, комбат не зря говорил про немецкое наступление. Когда же оно началось? За всей этой возней и нервотрепкой мы не обратили внимания на орудийную стрельбу в десятке километров от нас. Появились несколько пехотинцев. Они подтвердили, что немцы прорвали оборону и скоро будут здесь. Этих бойцов Зайковский отпустил. Но когда к речке высыпала толпа, человек сорок, он с пистолетом в руке заставил взвод или остатки роты залечь.

– Забыли про приказ Наркома! Навстречу позорной смерти убегаете. У нас четыре танка, будем драться.

– Будем, – передразнил его кто-то. – А мы уже были. Половина батальона и вся артиллерия накрылась.

– Заткнись, – посоветовал я бойцу. – Назад пути нет. Разинешь хайло – получишь пулю.

Пехота, бурча, занимала позиции под высоким правым берегом. Здесь можно было укрыться в промоинах. Окопы вырыть не успеют, хотя время еще есть. Слишком все возбуждены. Появившийся младший лейтенант уже командовал ими, расставляя оставшиеся ручные пулеметы.

– Патронов с гулькин хрен осталось! – кричали бойцы.

– Кто тебя их бросать заставлял, – показал характер младший лейтенант. – У меня два диска к автомату на месте. Кто патроны выбросил, примкнуть штыки!

Боеприпасы у нас в запасе имелись, и мы передали пехоте цинк с винтовочными патронами. А теперь требовалось срочно вытащить танк. Но это никак не удавалось. Еще дважды рвались тросы, а правее нас торопливо уходила вброд целая рота. Останавливать ее не было времени. Старшина, пригибаясь, сбежал к воде и крикнул, что три танка и два бронетранспортера двигаются в нашу сторону. Далеко ли до них, он опять не доложил. Торопился к своему танку. Мы бросили тросы, которые лихорадочно сплетали, и приготовились открыть огонь. Танки Зайковского и командира взвода немного отъехали, занимая удобную позицию. А моя позиция была лучше некуда.